Прошло два года с тех пор, как на небольшой кольцевой развязке в Египте – площади Освобождения – собралось несколько сотен человек, чтобы выразить свой протест против правительства Хосни Мубарака. Восемнадцать дней спустя эта площадь войдет в современную мировую историю под своим первоначальным арабским названием: Тахрир. Сначала возникло народное восстание против президента в Тунисе, но от восстания в Египте разгорелось пламя, и волна восстаний прокатилась по всему арабскому миру.
Площадь Тахрир в Египте
По прошествии двух лет картина восстаний приводит в замешательство. Обозреватели и аналитики во всем мире задаются вопросом: а идет ли речь о революциях? Другие разочарованы, пытаясь понять, что случилось со всеми обещаниями светского просвещения? Есть ли опасность «сворачивания», когда на смену одной автократии приходит другая?
Важно помнить, в каком контексте начались все эти восстания. В Египте режим продержался у власти не три десятилетия, а скорее шесть. Президент Хосни Мубарак может быть и правил с 1981 года, но военное руководство, из которого он пришел, правило Египтом с 1952 года.
В Ливии Муаммар Каддафи правил железной рукой с 1969 года, в Сирии почти столь же долго правит партия Баас, под руководством семьи аль-Асад.
У всех этих стран была одна общая черта: особый тип государства. В меньшей степени то же относится и к другим арабским странам, пережившим восстание. Это государство не ограничивалось руководством управленческими структурами, что было бы нормальным для обычной государственной системы. Оно стремилось постепенно сокращать объем деятельности, которая осуществлялась в обществе без непосредственного участия государства. Иными словами эти государства боролись с гражданским обществом и успешно стерли его в порошок.
Гражданское общество не просто было ослаблено и загнано в угол: политический дискурс также был взят под строгий контроль, а во многих местах он практически отсутствовал. Что касается политических дискуссий, в таких странах как Ливия и Египет был практически тотальный «занавес страха». Автократия и диктатура отличались не просто отсутствием транспарентной политической арены, на которой соревновались бы друг с другом политические фигуры, они отличались отсутствием политического дискурса и общественных фигур, представлявших открытое гражданское общество и взаимодействовавших с общественностью.
Свободные выборы в Тунисе, 2011 г.
В этом контексте само начало арабских восстаний уже является чудом. В самом деле, когда в Тунисе произошло первое восстание, в регионе и в мире все думали, что свержение Президента Бен Али – это просто политическое везение, которое не сможет нигде повториться. Гражданское общество в Египте, Ливии и в других странах не сможет собрать достаточно сил, чтобы бросить вызов власти государства.
Конечно, мы убедились в том, что это мнение было ошибочным: «смерть» гражданского общества была сильна преувеличена. Народное недовольство привело к восстаниям в различных арабских странах. Однако последствия десятилетий, в течение которых гражданское общество игнорировалось и подвергалось прямым нападкам, быстро не проходят, что отчасти объясняет события последних двух лет. Например, все, кто полагал, что в отсутствие тирании сразу же возникнет плюралистическая политическая сфера, состоящая из четко определенных точек зрения, тешили себя нереалистическими ожиданиями.
При столь слабом гражданском обществе до восстаний неудивительно, что для подавляющего большинства граждан стран, режимы которых пали, начался длительный переходный период. Речь идет о переходном периоде, во время которого формируются не только новые государства, но и политическая культура.
В Тунисе на первых выборах в 2011 году гражданам нужно было выбирать из более чем 80 политических партий, и подавляющее большинство голосов досталось менее чем десяти из этих партий. В Египте было зарегистрировано более пятидесяти политических партий, из которых нужно было выбирать, но львиную долю депутатских мандатов получили пять из них. Ливийцам нужно было выбирать из более чем ста политических образований, а депутатские мандаты получили лишь шесть из них. Вдруг возникла новая политическая арена, и гражданскому обществу было тяжело оправиться после десятилетий злоупотреблений, чтобы помочь стабилизировать эту арену.
Среди всего этого, опять-таки, неудивительно, что все происходит не совсем так, как надеялись те, кто начал восстания, по крайней мере, до сих пор.
В Тунисе большинство голосов на выборах ассамблеи досталось исламистам Мусульманского братства – партии «Ан-Нахда», – как и на первых законодательных выборах в Египте после восстания. В обоих случаях это означало, что те, кто не принимал самого активного участия в восстании, извлекли из него самую большую выгоду.
Руководитель Национального переходного совета Ливии Мустафа Абдель Джалиль
В Ливии ситуация была несколько иной. У переходного правительства, которое возглавляло борьбу с Каддафи, был лидер, создавший политическую силу. Эта сила приняла конкретные очертания, для многих ливийцев она была естественным преемником, и ей было отдано большинство голосов на первых выборах.
Теперь вопрос: а что дальше? Является ли исламистский арабский мир окончательным результатом арабских восстаний? Можно ли считать, что в этом неизбежная суть арабских революций?
Ответ на оба вопроса – «нет».
Эта политическая культура явно претерпевает постоянные изменения. В большинстве своем эти общества являются консервативными, и не захотят поддерживать политическую культуру, которая не согласуется на глубинном уровне с религий, но это не означает, что речь идет об исламистской культуре.
Ливийское общество, например, придерживается намного более консервативных социальных взглядов, чем тунисское, но в Ливии исламисты добились особенно плохих результатов. С другой стороны, неисламистские партии не являются антирелигиозными или даже далекими от религии. Напротив, применительно к любому политическому устройству Ливии в будущем они открыто считают религию социальной ценностью, пользующейся широкой поддержкой со стороны подавляющего большинства ливийского общества.
В Египте, по результатам опросов Гэллапа, проведенных сразу же после восстания, Мусульманское братство (МБ) и различные движения салафитов пользовались доверием не более 20 процентов опрошенных. За год эта цифра выросла более чем в три раза по количеству голосов, набранных на законодательных выборах. Несколько месяцев спустя подавляющее большинство голосов было отдано неисламистским кандидатам на президентских выборах. Египтяне не стали вдруг членами МБ и салафитами, а потом вдруг также неожиданно покинули эти движения. Скорее, политическая культура находилась в настолько зыбком состоянии, что основная масса граждан не определилась окончательно, к какой политической силе примкнуть. Это верно и по сей день.
Заключительный вопрос, тем не менее, очевиден: стоила ли игра свеч?
Ответить на этот вопрос могут только граждане арабских стран. Ведь они заплатили цену и будут и впредь платить цену за восстания и революции.
Ясно одно: «занавес страха» во всех этих странах не просто упал, а был разорван на клочья. Впервые за многие десятилетия у граждан различных арабских стран появился шанс творить свое будущее, в политических атмосферах, которые давно не были такими состязательными и оживленными.
Это уже само по себе является огромным достижением, поскольку открываются возможности для будущего. Захотят ли граждане этих стран воспользоваться этими возможностями – решать им самим, но впервые в истории больше чем одного поколения у них по крайней мере есть выбор.